Крымские татары - ликвидаторы Чернобыльской аварии

“Мирный атом — в каждый дом” — горько шутили украинцы в 1986 году, когда катастрофа на Чернобыльской АЭС разделила жизнь миллионов людей на “до” и “после”, а невидимый стронций-90 и цезий-137 “поселились” в квартирах и домах за десятки и сотни километров от реактора.

“Чернобыль подорвал Советский Союз”, — говорили в 90-х, намекая на то, что беспрецедентный героизм обычных людей соседствовал с беспрецедентным враньем советской пропаганды. И люди не забыли и не простили эту государственную ложь.

Сейчас крупнейшую в истории человечества атомную катастрофу продолжают вспоминать как свидетельство будничного героизма огромного количества обычных военных, строителей, медиков, атомщиков, остановивших радиацию ценой своего здоровья, а то и жизни.

Среди десятков тысяч военнослужащих, участвовавших в ликвидации последствий аварии, есть в том числе и крымские татары.

Таир Мустафаев и Эскендер Изетов рассказали QHA media о наиболее запомнившихся моментах работы в Чернобыльской зоне.

Они попали туда в 1986 и в 1987 годах, в так называемую “активную фазу” ликвидации последствий аварии, когда радиационный фон был еще высокий, но о вреде радиации старались помалкивать на всех уровнях. А основным средством защиты для военных был примитивный респиратор “лепесток” — как в 1986-ом, когда руины разрушенного 4-ого энергоблока еще не были накрыты саркофагом, так и год спустя, когда саркофаг наконец построили. Но вокруг станции на много километров оставались очаги радиации — фонящие обломки, дома, деревья. И много-много дней десятки тысяч людей просто выполняли свою работу, очищая украинское Полесье от невидимой смерти.

"Меня военкомат забрал из Симферополя в июле 1986 года. Мне было 28 лет.

Когда вызвали в военкомат, сперва сказали, что нас везут в Казахстан на целину, а когда уже все прошли медкомиссию, военком сказал «Вы не в Казахстан едете, а на Чернобыль на два месяца».

Из Симферополя нас тогда поехал целый «Икарус», где-то около 40 человек. Возраст – от 25 до 40 лет. Мы там все были вместе, но работали в разных точках",- вспоминает Таир Мустафаев.

Целыми днями смывали с трассы радиоактивную пыль

Жили в деревне Старые Соколы в палатках недалеко от Чернобыля в 30-ти километровой зоне, Иванковский район.

В Чернобыльской зоне я работал водителем на обыкновенных поливомоечных машинах. Обслуживали в основном трассу Припять-Иванков, выезжали рано утром, набирали в речке воду и смывали с трассы радиоактивную пыль, а потом днем по этой дороге машины возили груз на станцию, возили много стройматериалов (на строительство саркофага — ред.). У нас трасса была от Иванково до Копачи, не доезжая до Припяти.

.

Выезжали по бригадам, там у нас пять точек было. Перед этим дозиметристы выезжали ночью и замеряли те точки, где мы должны были работать, и эти данные записывали. А какая там радиация была днем, никто не знает.

Машин, которые поливали трассу работало очень много, около двадцати. Одна пожарная машина заправляла машины, другие ездили мыли трассу — в течение всего дня без остановки смывали радиоактивную пыль.

Другие ликвидаторы работали в пунктах дезактивации и спецобработки – мыли машины после того, как те побывали на станции.

.

Наши поливочные машины тоже были загрязнены. Когда мы возвращались домой их дозиметристы проверяли. Мы заезжали в пункт санитарной очистки и там машину мыли. Один раз вымыли – выезжаешь, дозиметрист проверяет, если машина еще зараженная, загоняет еще раз. И несколько раз моют, пока полностью не очистят.

Свободного времени и увольнительных не было

Мы выезжали рано утром в 5 часов и возвращались вечером в 22-00 и позже. Потом привозили ужин, ужинали там же на участках, обед и завтрак тоже были на точках. И после ужина уже приезжали к себе на базу. Мы когда приехали сразу построили столовую и там же военные на месте готовили еду.

.

Свободного времени не было. Приезжали поздно, нам фильмы показывали после 22-00. Кто смотрел, а кто – шел спать.

С родными общаться возможности не было, тогда мобильных телефонов не было. Я письма писал.

Никаких увольнительных у нас не было, мы только работали и все. Жили в военных палатках. Там и Одесский военный округ был, и с Молдавии, и с Крыма.

.

Я с одним молдаванином вместе работал, так даже не знал, что мы с ним в одной палатке жили. Через пару недель работы я его спросил в какой он палатке живет, и оказалось, что и я в ней тоже живу. А мы друг друга там даже не видели. Ночью приходишь ложишься спать, утром рано встал – ушел, и через две недели только поняли, что мы в одной палатке живем.

.

Позже я возил проверяющего по финансам и мы ездили по другим военным округам. Там стояли части Закавказского округа, из Краснодара, Новороссийска, Прибалтийского военного округа, Московского военного округа.

.

«Лепесток» против стронция

Что касается безопасности, то в основном требовали не выезжать на обочину, обочины были сильно заражены (радиацией). И в лес не ходить. Уровень радиации у нас каждый день не проверяли — тогда не хватало дозиметров.

.

Определенная доза должна была быть (когда возвращались в конце командировки). Но кроме того, набирали добровольцев на Припять – прямо на станцию возить бетон, там две недели работаешь и тебя отправляют домой. Очень многие высказывали желание отработать две недели там, чтобы быстрее вернуться домой.

.

Тогда ж ничего не понимали в радиации. Всех нас внезапно забрали, у всех дела, дети, семьи, все хотели быстрее вернуться.

.

А потом когда уже поняли, что такое радиация, уже старались защищаться.

.

Для защиты от радиации тоже ничего не давали. Кто мог – доставал «лепестки» («лепесток» — простейший одноразовый респиратор, предназначенный для защиты от пыли и аэрозолей, но не от паров и газов – ред.).

У меня, например, постоянно за сиденьем в машине была пачка «лепестков». Я все время их надевал. Каждый день у нас была баня, нижнее белье меняли каждый день.

Фонящие машины из могильников разбирали на запчасти

Местных жителей, которые остались, было мало. В основном все деревни были пустые – заезжаешь в деревню там никого нет.

Еще были большие могильники — туда свозили зараженные машины, на которых уже нельзя было ездить. Очень много было таких могильников. Машины стояли под открытым небом. Когда у меня в машине запчасть какая-то ломалась, и если ее негде было взять, мы приезжали на эти могильники, договаривались, и можно было открутить и забрать нужную запчасть, поставить себе на машину, чтобы дальше работать.

После Чернобыля

После возвращения из Чернобыльской зоны, я работал на автокране и сейчас живу в Симферополе. Сейчас на пенсии по инвалидности.

И сейчас в Симферополе у меня есть знакомые, с которыми мы там работали в 1986 году.

"В год Чернобыля я жил в селе Гранитное Донецкой области, работал в колхозе бригадиром электриков. Я окончил сельскохозяйственный институт по специальности инженер-электрик, и у нас была военная кафедра на которой выпускали саперов.

Военкомат призвал нас на полугодовые сборы и с саперами я попал в Чернобыль 21 апреля 1987 года. Я был офицер запаса, лейтенант. Мне было 27 лет", вспоминает Эскендер Изетов.

Ремонтировали свинцовые бульдозеры

Жили за 30-ти километровой зоной в этом селе Оране, Иванковский район, там стоял инженерно-саперный батальон и меня назначили командиром взвода. Офицеры жили в вагончиках по 2-3 человека, а рядовой состав — в палатках по 50-60 человек.

.

Работали в районе самой ЧАЭС – у нас была ремонтная база прямо возле самой станции.

В 6 утра подъем. В 8-9 утра приезжали на ЧАЭС и до 16 часов дня мы там работали.

Я руководил бригадой из 10 ремонтников. Выезжали в 30-километровую зону, где у каждой бригады был свой сектор, ремонтировали инженерную технику – это такие бульдозеры, созданные на базе танка. Бульдозер был весь в свинце и мог работать в условиях высокой радиации, заходить в самую пораженную зону. Задача их была зачистить территорию от радиации, от осколков графита, от всей этой радиоактивной грязи. В промзоне, где было очень высокое загрязнение, этими бульдозерами сгребали загрязненный мусор, грузили на машины и вывозили на могильники.

.

Перед нашим приездом технику должны были подготовить к ремонту – помыть и измерить радиацию. Но были ситуации, когда мы приезжали, технику вроде бы помыли, а сам металл, уже набрал столько радиации, что техника сама уже «светится», и дозиметр все равно начинал пищать.

.

Раз в неделю я был дежурным по части и оставался в воинской части, следил за порядком, за всеми выездами-заездами. Честно сказать, я не помню, чтобы у нас были какие-то развлечения. Единственное, что у нас сауна была раз в неделю.

Радиация чувствовалась на зубах

Я был в зоне 56 суток. Обычно офицеры там были два месяца – мы как бы набирали свою радиацию. Когда выезжали в зону, нам ставили отметку, что мы набрали в этот день столько-то радиации. За один день условная максимальная доза была 1 рентген, вот 15 рентген суммарно и больше тебе нельзя набирать. Скажем, ты 15 раз съездил в зону и все – можешь возвращаться домой.

.

У меня было 22 выезда в зону, но мне написали, что только 15 рентген набрал. Хотя это все “липа”. У нас у каждого офицера были дозиметры-накопители, у рядового состава не было. И у меня такой накопитель был, так он день-два работал, а потом переставал работать, и цифры дозы уже ставили от фонаря.

.

Советский Союз же был, поэтому старались всю эту беду приуменьшить, писали дозу самую минимальную. Хотя в некоторых местах, когда мы были на самой станции, особенно возле четвертого блока, там, конечно, радиация зашкаливала. А в бумагах писали мизер, чтобы не напугать нас. И руководство говорило, чтобы мы рядовой состав не пугали и говорили, что нормально и можно работать, хотя все это конечно было очень вредно.

.

На тот момент, когда я там служил, реактор уже был накрыт саркофагом. Но радиация сразу чувствовалась – на зубах металлический такой привкус. Я, кстати, заметил – мы были из Донецкой области, у нас там у самих радиация немного выше, и мы в зоне повышенный фон переносили нормально. А вот кто был из “зеленых” регионов, скажем, у нас были ребята из Закарпатья, они переносили (повышенный радиационный фон) тяжеловато. У них головные боли постоянные были, они в госпиталь попадали постоянно.

.

В свинцовом танке люди потеряли сознание от радиации

Один эпизод запомнился. Я был командиром взвода и у нас работал танкист по фамилии Минус, маленького роста, настоящий такой танкист – в танке-то места мало.

Фото: танк ИСУ - 152

Работали мы на могильнике. В том танке Минус был водитель-механик и оператор, и в какой-то момент танк замер. Мы испугались – что случилось, начали вызывать этого Минуса, но по рации он не отвечает. Оказалось, они попали в зону такой радиации, что оба в танке потеряли сознание.

.

Наш танк зацепил их танк крюком, вытащил с могильника на безопасное место, открыли люки, а они оба — без сознания, из ушей и носов шла кровь – сосуды в головах полопались. Потом мы его уже никуда не пускали, он у нас так в части и сидел. А кто в части сидел и никуда на станцию не выезжал – они служили полгода.

.

Этот случай нас сильно перепугал. Мы знали, что от повышенной радиации голова болит, а вот так чтоб сознание терять, такого у нас не было.

Реактор под подушкой

Из защиты у нас были только «лепестки» (простейшие респираторы – ред.), а давали они какую-то пользу или нет, я не знаю. Костюмов специальных не было.

.

По поводу безопасности инструктировали, что, когда работаешь в зоне за ограждения из флажков заходить нельзя. В селах брошенных ничего не брать.

.

Но народ же такой – инструмент какой-то нашел, еще что-то, и тянет себе под подушку. И мы раза два в неделю ходили проверяли палатки рядового состава и находили там все, что угодно. Брали дозиметр измеряли «добычу» и показывали владельцу, что дозиметр зашкаливает. Говорю им «ну как вы можете под подушкой держать эту радиацию, вы же погибнете от этого».

.

Хотя само страшное было, это когда радиоактивная пыль с земли подымалась. Машины едут, пыль поднимают. Я однажды даже попал в госпиталь, но какое там лечение – никакого. Налили спирта – выпил, вот это все лечение. А гражданские, которые тоже там работали, лечились и красным вином – они могли себе позволить. А мы ж военные, у нас воинская часть, со всей атрибутикой, как положено, дисциплина.

.

Никого на АЭС – значит контролируемый выброс

Я в какой-то момент был начальником ремонтной базы в деревне Копачи, что километрах в пяти от ЧАЭС. Как правило, какие-то работы и возле станции, и на крыше велись постоянно. А в какие-то дни никого из людей там не было, я смотрел в бинокль и обращал на это внимание.

.

Потом как-то приехал к нам офицер, и спросили — а почему в такой-то день никого нет на крыше станции? Оказалось, что в этот день на станции были выбросы, в саркофаге высокая температура и ее надо было сбрасывать, открывали какой-то шлюз, и в этот день была повышенная радиация. И в такие дни никто на станции не работал. Но об этом никому не говорили, и нас тоже никто не предупреждал. Я об этом случайно узнал.

ОРВИ от радиации

В Крым я переехал уже после возвращения из Чернобыля, когда женился. Жена была из Крыма. И мне врачи рекомендовали поменять климат. Мне врач в больнице сказал, я не буду ставить вам ваш диагноз (как последствия радиации), и поставил мне ОРВИ.

В Крыму я работал энергетиком, потом главным энергетиком. Сейчас я живу в Херсоне. Работаю государственным инспектором по энергонадзору.